Роза Люксембург заранее и за всех продумала всё — теперь остались одни подвиги вооружённой руки, ради сокрушения видимого и невидимого врага.
Копенкин расшил из шапки портрет Розы Люксембург и сел срисовывать с него картину — он захотел подарить картину Розы Люксембург Дванову, может быть он тоже полюбит её. Копенкин нашёл картон и рисовал печным углём, сидя за кухонным столом; он высунул шевелящийся язык и ощущал особое покойное наслаждение, которого никогда не знал в прошлой жизни. Каждый взгляд на портрет Розы Копенкин сопровождал волнением и шёпотом про себя: „Милый товарищ мой женщина“, — и вздыхал в тишине чевенгурского коммунизма.
888
А затем я обращусь к женскому составу, чтобы прозвучать им словом радости ожидания! Пусть мне скажет кто-нибудь, пожалуйста, — почему мы уважаем природные условия? Потому что мы их едим. А почему мы призвали своим жестом женщин?
Потому что природу мы уважаем за еду, а женщин за любовь.
Здесь я объявляю благодарность вошедшим в Чевенгур женщинам
как товарищам специального устройства, и пусть они заодно с нами живут и питаются миром, а счастье имеют посредством
товарищей-людей в Чевенгуре…
Женщины сразу испугались: прежние мужчины всегда начинали с ними дело прямо с конца, а эти терпят, говорят
сначала речь…
888
— Товарищи! Давайте выпьем напоследок, чтобы набраться силы
для защиты всех младенцев на земле и в память прекрасной
девушки Розы Люксембург! Я клянусь, что моя рука положит на её могилу всех её убийц и мучителей!
— Отлично! — сказал Мрачинский.
— Всех угробим! — поддакнул Никита и перелил стакан в блюдце. — Женщин ранить до смерти недопустимо.